Александр Асмолов: Подлинный Борис Эльконин

Кто такой подлинный Борис Эльконин? Почему, говоря о Борисе Эльконине, я всё ярче и стремительней обращаюсь к таким не затертым словам, как «подлинный», «настоящий» и «открытый». Почему эти слова мелькают в моем сознании? Первый и самый простой ответ: потому что для меня Борис Эльконин – один из значимых Других. Один из собеседников того кружка, который являет собой кружок бессмертных исследователей понимания жизни.

В этом кружке Лев Выготский, Александр Лурия, Даниил Эльконин, отец Бориса Эльконина. В этом кружке Петр Зинченко, отец Владимира Зинченко. И Алексей Леонтьев, отец Алексея Алексеевича Леонтьева и дед Дмитрия Леонтьева.

В моем сознании имена Блюмы Зейгарник, ироничного Петра Яковлевича Гальперина, блистательного Александра Запорожца. Эти люди относятся к тем интеллектуальным сетям, которые рождают новые миры. Не только в науке, но и в культуре. Их двигателем жизни, как это любил повторять отец Бориса Эльконина, Даниил Эльконин, было «святое недовольство».

Все эти исследователи открываются по-разному. Даниил Эльконин открывается в своих «Записках», которые представляют не язык значений, а язык смыслов. Такой же язык смыслов – в опубликованном в этом году самозавещании Алексея Николаевича Леонтьева. И такой же язык смыслов – это тот язык, на котором мы разговаривали внутри нашего круга общения, а еще точнее – движения, в котором научное мышление связано с культурно-деятельностным подходом к пониманию мира; движения, открытого к диалогам с другими концепциями и подходами.

Они обладали и обладают уникальной философско-методологической культурой. Как Выготский любил Спинозу, так Борис Эльконин страдал и любил Хайдеггера, как бы я сам лично тяжело ни относился к Хайдеггеру по многим нравственным основаниям.

Борис Эльконин – подлинный психолог, потому что ему никогда, ни в какие годы, так же как В.В. Давыдову, так же как В.П. Зинченко, в любых самых сложных ситуациях не грозило стать «добровольцами оподления» (термин писателя Лескова).

Борис Эльконин был подлинный, потому что для него сама жизнь и профессия психолога была судьбой. И он другой судьбы для себя не мыслил. Он был неповторим в своей честности, совестливости влюбления в психологию и в уникальном, идущем от всего «гнезда» Леонтьева умения задавать вопросы. Неслучайно одну из своих последних статей он назвал «Вопрошание о психике».

Борис Эльконин полон идей вопрошания. И когда я читаю переписку последних лет с Борисом Элькониным, я поражаюсь его необъятной интеллектуальной силе и его философской зоркости.

Лев Выготский говорил, что бывают два типа методологий: панцирная и скелетная. Панцирная методология подобна домику на улитке. Из неё можно вылезти и двигаться дальше. Она выполняет в основном защитную функцию. А скелетная методология – это наш интеллектуальный каркас, это ценностный и интеллектуальный стержень, который держит тело идеологии школы Выготского. Каждый из школы Выготского является уникальным выразителем скелетной методологии. И её выразителем является такой Мастер, в булгаковском смысле слова, как мой друг, однокурсник, одногруппник… (Мы в одной группе учились с Борей Элькониным, Леной Выготской (позднее Кравцовой), Вадимом Петровским, Владимиром Собкиным и другими). Это была группа индивидуальностей… Мог бы перечислять ряд других из нашей группы замечательных исследователей. Но Боря в нашей группе всегда был беспредельно открытым озорником и интеллектуальным хулиганом.

Борис Эльконин всегда был и остается подростком. Он весело жил, умел шалить, он шалил с первого по пятый курс… Каждый раз беспредельно любя жизнь и тех, с кем он соприкасается. Любовь к жизни, к интеллекту, к смыслу, к подлинности научного существования – одна из ярчайших характеристик такого смысловика, которым был, есть и останется для меня Борис Эльконин.

Очень трудно быть сыном того или иного великого ученого. Очень трудно было Алексею Алексеевичу Леонтьеву быть сыном Алексея Николаевича Леонтьева, и подавно – Дмитрию Леонтьеву быть внуком Алексея Николаевича и сыном Алексея Алексеевича. Непросто было Владимиру Зинченко быть сыном Петра Ивановича Зинченко и в буквальном смысле сыном всей семьи, которого любили и которым восхищались и Запорожец, и Леонтьев, и Гальперин.

Когда ушел из жизни Василий Давыдов (которого между собой мои друзья называли Васька Партизан, так же как Володю Зинченко они называли Лохматый), именно Борис Эльконин поднял эстафету теории развивающего обучения Давыдова и Эльконина. И сделал следующее: он превратил её в практику. Он сделал так, чтобы в образование через психологию пришли Исак Фрумин, Виктор Болотов, Игорь Реморенко и многие другие…

Борис Эльконин написал вместе с Исаком Фруминым блистательную статью о том, что взросление человека через дополнительное образование пронизывает все возрасты его жизни. Это было еще в 1990-х годах.

И без Бориса Эльконина невозможно в буквальном смысле этого слова представить педагогику развития, которую взяли как флаг мои друзья из Красноярска: и Виктор Болотов, и Исак Фрумин, и Павел Сергоманов. Все они рождались в общении не только с Давыдовым, но и с Борисом Элькониным.

Борис Эльконин спорил, общался и с Георгием Щедровицким, рос в таком густом потоке творческой мысли, что всегда выпадали яркие кристаллы его работ.

Именно Борис Эльконин создал концепцию продуктивных действий, действий как событий. Он шел за Даниилом Элькониным и Запорожцем, которые опробовали конструкцию личностного действия, пытаясь открыть путь к смыслам и мотивам личности. Именно Борис Эльконин говорил не только об опосредствовании, но и о посредничестве. Именно он настолько раздвинул культурные границы культурно-деятельностной психологии, как мало кто из нас. Он один из нас. Когда я говорю один из нас, я говорю о Вадиме Петровском, о Владимире Столине, о Владимире Собкине, о Борисе Братусе, о Федоре Василюке, о Дмитрии Леонтьеве, о моих коллегах, которые в буквальном смысле делают реальностью культурно-деятельностную психологию. Но именно Борис Эльконин творил психологию развития и в своих учебниках, и в выступлениях, как никто другой. Его трудно было понимать педагогам, учителям, когда он общался с ними. Они первые часы слушали его обалдело, как будто к ним пришел Гуссерль, как будто к ним пришел Хайдеггер, как будто к ним заглянул Александр Пятигорский, которые говорили и всегда были озабочены, чтобы донести мысль, и не всегда задумывались о тех, кто их слушает. Но магия Бориса Эльконина, а он был маг, захватывала, завихревала учителей и педагогов. И потом они в буквальном смысле понимали, что присутствуют при событийном действии, что они входят в особое пространство Эльконина. Это как будто перед ними выступал маг, и магия творчества уносила их, подымала их и задавала перспективы жизни.

Борис Эльконин – настоящий, подлинный исследователь, который творил, сотворял перспективы деятельностного подхода, культурно-деятельностного подхода, культурно-историко-деятельностного… И нес такую любовь к этому подходу и к той семье, к тому кружку, который сделал этот подход, что это трудно даже осмыслить.

Он ушел совсем недавно. Он ушел неожиданно. Он ушел от одной из самых тяжелейших болезней, о которой я знаю не понаслышке. Но эта болезнь вспыхнула и со стремительной скоростью унесла его. Он понимал, что происходит, и мучался, что будет с членами его любимой семьи, и мучался, что оставил столько недоговоренного.

Блюма Зейгарник говорила, что у психологического возраста два критерия: если твоя мотивация в прошлом, то ты и в 12 лет – уже старик (здесь вспомню Выготского, который говорил: будущее вундеркинда – в его прошлом). Но если в 70 лет, 75, 80 – как у Блюмы Зейгарник, у тебя вся мотивация – разработка уникальных перспектив, создание уникальных эскизов будущего действия, то ты молод, ты подросток, задорный, наглый, боевой… Ты знаешь, зачем живешь. Борис Эльконин всегда занимался вопрошанием, всегда был бездонной почемучкой и останется таким.

Пройдет время. Мы прекратим заниматься ранжированием, говоря: были великие: Выготский, Леонтьев; а потом чуть менее великие: Давыдов или Зинченко; а потом еще чуть менее великие: Алексей Алексеевич Леонтьев и т.д. А потом еще чуть менее великие: Борис Эльконин. Нет. Когда я говорю обо всем этом, о всех моих постоянных собеседниках, я говорю: они мерились смыслами, а не славой. Они несли смысл, они говорили – даже друг с другом – на языке внутренней речи. И поэтому психология, которая ими создана, – подлинная психология подлинных людей. Один из них – мой Борис Эльконин, подлинный человек нашего времени.

А теперь я открываю свой почтовый ящик и вижу те письма, в которых Боря Эльконин делился со мной последними своими статьями… Когда я их воспринимаю вместе, для меня это гештальт мастера, гештальт настоящего человека. Поэтому и мечтаю, чтобы «Психологическая газета» попыталась донести не только холодное знание, но в одном гештальте – эти статьи Бориса Эльконина, как бурный творческий поток его сознания, как развивающийся ценностный гештальт.